Меньше единицы

Надеюсь, мои почитатели из будущего и несколько человек на всю Россию нынешних ценителей поэзии, обратят внимание на то, что данное стихотворение – это не просто перевод с прозаического на поэтический язык одноимённого эссе Иосифа Бродского.

Фиолетовый почерк в зелёной тетради:
Ты не в Питере, мальчик, стоишь, в Ленинграде.
Здесь осыпались мускулы эркеров дружно.
Ты родился на свет. Но кому это нужно?
Здесь приставлены тени к шеренгам с плакатом.
Здесь при Сталине видят картавость в пархатом...
Выбор счастья застрял между догмой и домной.
Жизнь, обличием скудная, чудится томной,
Если ночь напролёт тёрся зреньем об скалы,
Что омыты волной, если, вскинув бокалы,
Ночка, крадучись, льнёт к эпилогу романа
Значит, сквозь репродуктор, на щёки румяна
Наведёт бравый голос о выплавке стали...
Здесь из каждой щели прёт усищами Сталин.
И портретное сходство вождя с людоедом,
И трамвайная осень, укрытая пледом
Облетевшей листвы, и обшарпаны видом
Те подъезды, где мы, объяснений не выдам,
В этой злой на любовь богадельне со стажем...
Серый вид пиджаков. Жирно Диккенса мажем
На куски чёрствых дней – книгочеями стали,
Совладали с наружностью, но перестали
Доверять зеркалам – там в утиль лица сдали,
И барочный ампир, и барачная свара
Коммуналок, завод, как без капли Сахара,
Грохотал сменой рук, скрежетал под ногою,
Гнал поток на убой, жизнь была дорогою.
Но дешёвый мазут, вкупе с завтраком жидким.
Никого... Никому... Ты... С тесёмкой пожитки...

Детства не было в нас. Приступ – брани! Прохладна...
А хорошее? Ну! Расскажите! Да ладно.
Когда я зашивал трупы в морге, ходили
Там, в «Крестах», за спиной руки, ужас идиллий
От прочитанных книг – пробирал, замерзали
Мысли, пел – рук без ног – фронтовик на вокзале.
И куда-то его относили подальше...
Сном напичканный люд. Лют был облик у фальши.

Странный век колесил – век массивных панелей.
Петербургских квартир – в ленинградские трели
Милицейских свистков – окунала истома
Бывших улиц моих... Из тридцатого тома
Я выуживал шифр, но провалены явки :
Все растерзаны в кровь, и для крови канавки –
Хороши, хороши – спят могильные плиты.
И вокруг ни души. Все убиты, убиты.

Беспризорная тьма. Сиротливые «польта».
И весомая блажь, наподобие кольта.
И поблеклая мять у мешков под глазами.
И поблекшая мать у ворот со слезами.
Вновь элегия сна прорывалась наружу.
Вновь к порогу весна и капелью нарушу
Этот скорбный аккорд, ну, давай о хорошем :
Средь с портфелями морд – жребий в лучшее брошен!
Питер спит над Невой. Самый город на свете!
И фасад заревой, не нуждаясь в совете,
Потихоньку прочтёт в репродукторе старом
О надоях страны... Звёздный блеск падал даром –

На с клеёнкою стол, на глаза до рассвета...
Петербург в Ленинград тень отбросил поэта.

Кто-то смог, наконец-то, вслух уединиться!
День был : выше нуля, меньше, чем единица.

© Copyright: Вадим Шарыгин, 2025